Василий Панфилов - Улан [СИ]
“ — Отвернулся от бокала с алкоголем — не пей”.
Вообще-то, такое касалось скорее девушек, но… В Москве двадцать первого века случаи бывали разные…
— Бурхард, а может их и правда опоили? — Спросил он у Миниха.
Фельдмаршал живо уцепился за это предположение — ну в самом деле, не заниматься же массовыми казнями знатных дворян! Можно, конечно, только вот долго после это не проживёшь…
Проверили бочонки с алкоголем, из которых поили гвардейцев. Поскольку с химическим анализом в настоящее время дела обстояли… никак, то вопросом занялся сам Ломоносов и ряд других учёных мужей.
-Есть какая-то зараза, — устало сообщил Махайло Васильевич, тяжело падая в кресло — больные ноги мешали нормально ходить.
Владимир начал рыться в принесённых бумагах — образцы учёным давали под номерами, чтобы меньше было соблазнов исправить результат.
— Есть! — И с этим возгласом он побежал к Миниху, — Смотри, образцы с опиатами — из английского посольства!
Фельдмаршал с хрустом сломал тяжёлую трость всё ещё могучими руками.
— Ошибок быть не может? — мёртвым голосом спросил он. Князь отрицательно замотал головой:
— Ни малейшей! С опиатами и какой-то неопознанной дрянью аналогичного типа есть в шести образцах — и в четырёх можно чётко проследить английский след.
Старик грязно выругался и уставился на Владимира:
— Ты понимаешь, что должен молчать? Что решит Пётр — я не знаю, а пока… Я к нему, когда вернусь, тогда и поговорим.
Грифич прекрасно понимал остроту ситуации — если проблему обнародовать, то придётся идти на обострение с Англией — самой могущественной державой на сегодняшний день. Если не обнародовать… То очень может быть, что попытка повторится.
Пётр был в ярости. Попытка переворота и так тяжело на него повлияла, а тут ещё и такое откровенно наглое поведение посла. Как многие интеллигентные люди, он совершенно озверел, столкнувшись с опасностью для себя лично. Английское посольство взяли штурмом, сотрудников арестовали, как и все бумаги.
Здесь Миних взял удар на себя и Грифич нигде и никогда не фигурировал как человек, помешавший англичанам — к великому его облегчению. Старый фельдмаршал достаточно откровенно сказал:
— Детей и внуков моих не тронут, а сам я стар. Да и нужно как-то извиняться за то, что украл у тебя победу над заговорщиками.
Здесь он был прав — остался у князя небольшой осадочек, всё-таки барабаны тогда только подстегнули желания мятежников бежать, победа уже была за сторонниками Петра.
У английского посла Роберта Мюррея нашли интереснейшие бумаги — в том числе и те, в которых говорилось о выданных Екатерине суммах. Суммы эти были совершенно чудовищные — только незадолго перед мятежом свыше ста тысяч рублей[121], да были документы и о меньших суммах. Были документы, прямо говорящие об измене Екатерины во время войны с Фридрихом и передаче ей секретных сведений противнику…[122]
Нашлись и странные составы одурманивающего действия — и доказательства, что составы эти и в самом деле подливались в алкоголь гвардейцам. Узнав последнюю новость, попаданец облегчённо выдохнул — казнить гвардейцев было рискованно, а так… Так они и их семьи сами озвереют, узнав, что их опаивали. О верхушке заговорщиков, конечно, речи не идёт — там уже всё серьёзно, а рядовых можно и помиловать — повод-то серьёзный.
Вылавливание заговорщиков продолжалось почти неделю — своих войск было мало и хотелось как следует вычистить Петербург. Ну а принц воспользовался ситуацией и перевешал всю воровскую братию, расплодившуюся в Столице и окрестностях просто в неимоверных количествах. Система оповещения “свой-чужой” была предельно простой: есть следы от кандалов, клеймо или рваные ноздри и нет внятного объяснения? Повиси-ка, дружок… Пойман откровенный вояка и тоже нет объяснений? На просушку…
Современники такие действия могли бы посчитать жестокими, но учитывая начавшиеся на фоне мятежа грабежи, насилие и мародёрство, горожане так не считали — Рюген железной рукой утихомирил разбойный мир. Ну и главное — всех, в ком были хоть какие-то сомнения, Владимир не вешал, а приказал сгонять в импровизированные лагеря на нескольких свободных островах города. Потом разберётся.
Въезд Петра Фёдоровича в Петербург был триумфальным — горожане выстроились по пути следования и радостно приветствовали его — они уже на своей шкуре почувствовали, что же такое переворот. Ну а потом — умелый пиар сторонников императора и факты, обличающие мятежников в самом скотском облике.Их хватало, так ничего и не пришлось выдумывать.
Знатных вельмож, замешанных в заговоре, Государь приказал арестовать и держать их в Петропавловской крепости — поодиночке. Настроен Пётр был весьма мрачно и решительно, так что ничего хорошего вельможам не грозило. И если знатные и родовитые могли отделаться потерей состояния — особенно если другие члены рода были нормальными подданными…
То вот Разумовским и другим “выскочкам” это не грозило. Именитых предков у них не было, да и с личными заслугами было туго. Ну не считать же такими постельные достижения старшего брата — “ночного императора”…
— Воры, ничтожества, вознесённые из грязи! — С ненавистью говорил о них Пётр. После мятежа Грифич стал пользоваться абсолютным доверием Государя, хотя и был подвергнут жестокому выговору за “похищение” с последующим перевозом в Кронштадт.
Император верил… Ну или пытался это показать, что если бы не “Чрезмерное усердие князя Грифича”, он бы лично руководил подавлением мятежа и разумеется — успешно. Однако Владимира он “Простил, поскольку понимает его опасения в том деле и некая опасность мне всё же грозила”. Но — доверие к Владимиру было и теперь Рюгену приходилось время от времени становиться драбантом[123] Государя при посещении последним некоторых новоиспечённых узников. Ну и соответственно — слушать кое-какие разговоры.
— Воры! — повторил он Кириллу Разумовскому, — Поднялись из грязи, скоты неблагодарные!
Гетман (теперь уже бывший — отречение он подписал) слушал его с опущенной головой, хотя видно было — Разумовский не смирился и не считает себя в чём-то виноватым. Проиграл — это да…
Пётр долго разорялся и в конце-концов охрип, устало опустившись кресло, принесённое в камеру специально для него. Так-то из мебели здесь был только топчан из досок, с охапкой соломы. В камеру зашёл незнакомый офицер и что-то прошептал на ухо императору.
— Да? — Оживился тот, — подойду сейчас.
Владимира он жестом велел пока оставаться с преступником.
— Злорадствуешь? — Глухо спросил Кирилл князя.
— Нет, — с ленцой ответил то.
— Злорадствуешь, — убеждённо повторил бывший гетман, — а ведь мой брат тебе покровительствовал!
— Ты — не твой брат, — лаконично ответил попаданец.
— Саблю подарил, перстни, деньги…
— Ты всерьёз веришь, что он своё дарил? — С интересом уставился на Разумовского принц. Мрачный, но несколько непонимающий взгляд в ответ.
— Значит, — задумчиво сказал Рюген, прислонившись к стене, — ты всерьёз считаешь, что он имел право на столько богатую жизнь просто потому, что был “ночным императором”? Мда…
Кирилл сжал кулаки и шагнул было к спортсмену, но опомнился, а тот продолжил:
— Но он то ладно — пусть и зарабатывал как… девка гулящая, но хотя бы зарабатывал, да и человек хороший — в политику вон не лез. А ты? Президент Академии Наук, гетман… Быдло ты деревенское — только и умеешь, что грести под себя — а чего хорошего сделал?[124] А подарки… Вот ты действительно считаешь, что не получил бы чего-нибудь такого же от Елизаветы?[125] А так… Кошель-то у них общий — подарил он, то есть подарила она.
Несмотря на такой разговор, Владимр и правда чувствовал себя… обязанным Алексею Разумовскому. Брал подарки? Брал… Совесть… не то чтобы грызла, но гнетущее впечатление было. Так что при удобном моменте, в присутствии Семёновцев, он снял с себя тальвар и сломал клинок пополам, выкинув его в Неву — продавать его он счёл неправильным… Деньги же, вырученные от продажи перстня и те самые полторы тысячи золотых он вполне официально передал увечным воинам — и прежде всего своим уланам.
— Чистоплюй, — пробурчал Миних… одобрительно? Да и разговоров такой поступок вызвал много. Да и что говорить — поступок и правда княжеский. И кстати — кошель от Разумовского и деньги в нём, были те самые. Жил Владимир весьма экономно — настолько, что поговаривали даже не о скупости, а о скаредности. Ну сейчас поняли — просто характер такой аскетичный, и вообще — плевать ему на внешнюю атрибутику.
Следствие закончилось только через месяц — и всё это время Грифич помогал Миниху в расследовании, играя роль “доброго полицейского”. На старика после пресловутого марша через порт посыпалось столько почестей и наград, что он чувствовал себя виноватыми сам предложил такой вариант:
